Активизация и усложнение российского общества вызвали более сложную и изощренную реакцию власти на протестные кампании — и пока стратегия частичных уступок по резонансным случаям вполне оправдывает себя

В разных регионах России люди все чаще выходят на публичные акции. Где-то они взывают к власти о помощи, где-то критикуют и требуют к ответу. Публичная гражданская акция становится новой нормой жизни. С весны 2018 года идут «мусорные» протесты, наиболее ярким из которых стал конфликт вокруг строительства полигона в Шиесе в Архангельской области. Во второй половине прошлого года мы видели множество разрозненных акций против пенсионной реформы. На региональных и местных выборах в сентябре победили десятки кандидатов от оппозиции. С осени 2018-го в Ингушетии тлеет гражданский конфликт по поводу пересмотра границы с Чечней. Месяц назад жители Екатеринбурга возмутились строительством храма в центральном сквере города. И наконец, совсем недавно общественность встала на защиту журналиста Ивана Голунова.

Осознание силы

Очевидным объяснением роста гражданской активности является ухудшение общественных настроений и падение авторитета власти. Особенно плохим в этом отношении оказался 2018 год, на всем протяжении которого снижались оценкиположения дел в экономике, в стране в целом, оценки личной ситуации в семье респондентов, а также ожидания на будущее. После объявления о пенсионной реформе упали рейтинги власти — готовность выходить с экономическими и политическими требованиями резко выросла именно прошлым летом и с тех пор почти не менялась.

У этой активности есть и другой источник. В последние годы мы наблюдаем постепенное накопление опыта гражданского участия в общественной жизни. Масштабы явления трудно измерить однозначно, однако на сегодняшний день не менее трети российских граждан имеют соответствующий регулярный опыт. По данным Левада-центра, за последний год около 38% безвозмездно отдавали одежду и вещи нуждающимся, 30% объединялись с другими людьми для решения общих проблем, 26% жертвовали деньги на благотворительные цели, до 15% участвовали в работе различных гражданских ассоциаций. Кроме того, с 2006 года (когда стали замеряться соответствующие показатели) заметно выросло число людей, которые верят в возможность хотя бы немного влиять на происходящее в стране (с 18 до 35%) и в своем городе (с 39 до 52%). Вера в собственные силы является сильным побудительным мотивом к действию.

Наконец, из общественного сознания практически ушел страх Майдана, образ которого рисовали государственные СМИ, — как разрушительного и бессмысленного народного восстания, инспирированного Западом. Помню, как в 2014–2015 годах участники фокус-групп неоднократно повторяли, что они не поддерживают протестующих и сами не будут протестовать, потому что не хотят, «чтобы было, как на Украине». Сегодня же ритуальные заявления чиновников, что протесты в их городе или регионе инспирированы усилиями Запада, чаще вызывают усмешку и раздражение. А слова «как на Украине» сегодня скорее ассоциируются с экономическим кризисом и возможностью сменить некомпетентную и коррумпированную власть на выборах. Сейчас люди в фокус-группах говорят, что нам такой сценарий пока не грозит, но если власть не добьется улучшения жизни — все возможно.

Тактика власти

Одновременно с ростом числа различных гражданских кампаний все чаще и власть идет хотя бы на частичные уступки обществу. Так, дело против Голунова прекратили всего через несколько дней после его задержания. 10 июня суд удовлетворил ходатайство об условно-досрочном освобождении руководителя чеченского «Мемориала» Оюба Титиева, которого правозащитные организации считали узником совести. В Екатеринбурге строительство храма в итоге решено перенести в другое место.

На фоне протестов были скорректированы параметры пенсионной реформы, годом ранее после многотысячного митинга в центре столицы московские власти были вынуждены дать гражданам дополнительные гарантии по программе реновации жилья. Наконец, победу независимых и оппозиционных кандидатов на муниципальных и региональных выборах тоже можно считать маленькой победой гражданского общества.

Однако власть идет на уступки далеко не в каждом случае. Их предпосылкой, видимо, является широкий общественный резонанс. Так, об истории в Екатеринбурге, которая в итоге разрешилась в пользу протестующих, узнали почти 60% россиян, о протестах в Ингушетии — не больше четверти (из них хорошо осведомлены лишь 6%). Если есть общественное давление, власть может уступить. Если такого давления нет, ей можно не беспокоиться. Наконец, не каждую проблему можно быстро решить: например, можно перенести место строительства храма, но нельзя сразу изменить всю систему сбора и утилизации отходов — мусор все равно нужно где-то хранить.

Даже в случае существенных уступок власти обычно наказывают самых активных участников протеста. В правозащитных хрониках все чаще упоминаются случаи давления на сторонников Алексея Навального, «Открытой России» и коммунистов. В Екатеринбурге уже после того, как протесты улеглись, возбуждено уголовное дело о массовых беспорядках. 12 июня на несогласованном митинге в поддержку Ивана Голунова в Москве были задержаны более 400 человек. В Ингушетии за участие в несогласованных митингах к административной ответственности привлечены более 200 человек, а четверо лидеров протеста находятся в СИЗО. Остается подвешенной ситуация с полигоном «Шиес».

Все вместе — уступки и наказания — укладывается в общую логику сохранения общественного спокойствия и предотвращения политизации проблем. Ведь большинство граждан хотят решения своей конкретной проблемы, после чего успокаиваются. Эскалация и политизация конфликта, как правило, означает, что власть не захотела или не смогла пойти навстречу общественному мнению. Но и в таком случае частичные уступки позволяют купировать конфликт.

Так прекратились протесты в Екатеринбурге, затихли митинги против пенсионной реформы, москвичи сегодня в большинстве своем поддерживают программу реновации; стремительное освобождение Голунова и последовавшие призывы известных журналистов не ходить на протестную акцию 12 июня лишили энергии общественную кампанию. Иными словами, активизация и усложнение российского общества в большинстве случаев вызвали более сложную и изощренную реакцию власти. И такая стратегия принесла плоды.

Готовность продолжать

Опросы общественного мнения показывают, что пик протестных настроений приходился на осень 2018 года, когда по всей стране шли разрозненные акции против пенсионной реформы. В сентябре около 30% россиян говорили о том, что замечали какие-то акции в своем городе, к маю 2019-го их количество сократилось вдвое. Весной опросы общественного мнения фиксировали некоторый спад общественного напряжения, немного улучшились оценки текущей ситуации и надежды на будущее, медленно пошли вверх рейтинги власти.

Однако качественного изменения настроений все еще не произошло, и готовность протестовать сегодня сохраняется на высоком уровне прошлой осени. А значит, в ближайшее время нас могут ждать новые общественные кампании. Не все из них окажутся успешными. Наивно полагать, что эти акции могут быстро привести к серьезным политическим изменениям. Однако если гражданское общество окажется организованным, сильным и солидарным, оно вполне в состоянии добиться новых уступок от власти, тем самым расширяя медленно, шаг за шагом, сферу своего существования.

РБК